Евгений Дятлов - актёр и певец.Форум

Евгений Дятлов:
«Романс нельзя просто петь...»

Санкт-Петербургские ведомости Выпуск № 181 от 26.09.2008

Светлана РУХЛЯ

28 сентября на сцене ДК им. Ленсовета с программой «Песни и танго 1930 – 1950-х годов» выступит популярный артист театра и кино Евгений Дятлов. В его послужном списке центральные роли в спектаклях по произведениям Мольера и Шекспира, Булгакова и Островского, Цветаевой и Сологуба. Благодаря теплому баритону волнующего тембра и очень личному «негромкому» прочтению песенно-романсового репертуара он стал одной из самых ярких фигур на песенной эстраде. Телезрители знают его по телесериалам и, конечно, как популярного исполнителя в шоу «Две звезды». С Евгением ДЯТЛОВЫМ встретилась наш корреспондент Светлана РУХЛЯ.

– Евгений, при поступлении в театральный институт ваше пение сыграло, вероятно, не последнюю роль?

– Оно сыграло первую, а скорее всего, даже единственную роль. Потому что по другим параметрам я был абсолютно беспомощен.

– Многие зрители воспринимают вас как героя сериала «Улицы разбитых фонарей», который теперь еще и запел.

– Пение было со мной всегда. Условно говоря, моя певческая «слава» проявилась раньше актерской. Когда я учился в институте, многие говорили: «Мы не знаем, какой Дятлов актер, но поет он здорово».

– Ваша всероссийская известность началась с сериала по роману Дмитрия Вересова «Черный ворон». Сыгранный вами Алексей был музыкантом, и здесь личная «музыкальная история» опять, наверное, сыграла решающую роль?

– Мой герой, если вы помните, играет на рояле, инструменте, которым я как раз не владею. Поэтому при утверждении на эту роль моя личная «музыкальная история» не сыграла никакой роли (смеется).

– Исполнение романсов стало прямо-таки повальным увлечением. Большинство исполнителей «вертится» на одних и тех же произведениях. Вам не мешают чужие трактовки?

– Они проходят мимо, так как на концерты исполнителей романсов я не хожу.

– То есть даже какие-нибудь петые-перепетые «Отцвели уж давно хризантемы в саду» вы поете, условно говоря, так, будто они написаны только вчера?

– Можно сказать и так. То, что мне приходилось слышать в детстве или юности, было до такой степени органичным и неразрывным с личностью исполнителя, что мысль о каком-то копировании просто не может прийти в голову. А то, что случается услышать сейчас, настолько меня не удовлетворяет, что я ни в коей мере не могу соотносить это с собой. Бывает вообще непонятно, зачем человек вышел и начал петь...

– А вы запели романсы, чтобы привнести в них что-то свое?

– Я не привнести пытаюсь, я пытаюсь убрать. Анахронизмы, штампы разные. Мне не нравится, что романс чаще всего воспринимается как некий давно сложившийся, закостеневший жанр, который требует строго классического подхода и какой-то заштампованной атрибутики. Если же посмотреть передачу «Романтика романса», то становится очевидно, что классическим вокалистам чаще всего свойственна чисто внешняя форма подачи. Они формируют образ, подчиненный оправданию каких-то технических вещей: когда надо взять дыхание, как не потерять «правильный» звук... То есть артист решает на сцене массу задач, но задачи эти не имеют никакого отношения к самому романсу, к тому озарению, которое появилось однажды у кого-то в сердце, в душе и нашло выход в форме этого текста, этой мелодии. А романс нельзя «просто петь», его надо проживать.

– Как же вы научились проживать то, что поете?

– Я услышал людей, которые способны к такому исполнению. Я услышал, как поет Валерий Агафонов, у которого внутри будто бы происходит взрыв, вспышка, и романс перестает существовать как некая музыкальная форма. Он становится исповедью мятущегося, мятежного, любящего, страдающего человека. Можно сказать, что именно Агафонов «привел» меня в мир романса.

Совсем иначе исполняет романсы Евгения Смольянинова – ее исполнение, когда я столкнулся с ним впервые, стало для меня каким-то непостижимым откровением. Есть и третий вариант – Олег Погудин.

– Давайте от вашей исполнительской деятельности перейдем к театральной. О сыгранных вами ролях сказано немало, а что вы можете сказать о несыгранных?

– Этот вопрос лежит в плоскости амбиций, я же человек не амбициозный. К тому же я прекрасно знаю, что любую роль, пусть даже такую беспроигрышную, как Гамлет, можно так изуродовать, что это вообще окажется за гранью добра и зла. И мне представляется нелепым мечтать выйти на сцену в образе Гамлета в постановке какого-нибудь сумасшедшего режиссера, который изгадит душу и мне, и зрителю. И даже Шекспиру, который будет, вероятно, вертеться в гробу, как пропеллер.

– Почему вы все себе именно так представляете?

– Потому что это встречается сплошь и рядом. И в Молодежный театр, где я работал, и в Театр сатиры на Васильевском острове, где я работаю сейчас, такие люди с середины 1990-х стали приходить толпами.

Вот приходит такой «постановщик», а ты уже с трех-четырех фраз начинаешь понимать, что он «не готов», и единственное, что у него есть, – это амбиции. Да и те складываются только на основании того, что где-нибудь, скажем, в Харькове он подсмотрел «обалденные» ходы и уверен, что здесь этого еще никто не знает, и поэтому все смело можно повторить. Он начинает читать пьесу и становится очевидно, что в литературном материале этот человек абсолютно беспомощен. Он знает только, что здесь у него будет стоять аквариум, здесь будут гореть и не сгорать занавески, а здесь – полетит пуля в замедленном темпе. Все. Ему просто нужно почувствовать свой личный кайф от запущенного им действия, а на остальное ему наплевать. Поставив же всю эту муть, он уедет по следующему адресу, а актеры будут обречены «это» играть (особенно если нечем больше забивать репертуар) как минимум лет пять. Полный финиш.

– Но есть у вас своего рода кумиры среди режиссеров? Хотя бы из прошлого, ну там Таиров, Мейерхольд...

– Я ведь не видел ни одного их спектакля, не слышал их на репетициях. Если же опираться на прочитанное, то, на мой взгляд, получится, как в анекдоте про Карузо, которого изобразил сосед Васька.

– То есть получается, что когда лет через сто кто-то прочитает рецензии о том, как играл артист Дятлов, он не получит ни малейшего представления о вашей игре?

– Ни малейшего. Вот если только сохранится видеоматериал, записанный на жесткий диск...

– Видеоматериал – штука коварная. Игра Каратыгина, сохранись она в записи, скорее всего, всех бы ужаснула...

– Да, пожалуй, лучше видеоматериалу и не сохраняться...

– И все-таки в каком спектакле вы хотели бы сыграть?

– В таком, который будет ставить режиссер, осознающий, почему именно этот материал он хочет поставить. Где будет художник-постановщик, реально влюбленный в этот спектакль и двигающийся с режиссером в «одной упряжке». И директор, готовый полностью в этот спектакль вложиться, а не видящий в нем всего лишь очередной репертуарный «костыль». И актеры, говорящие на одном и том же языке и понимающие, что такое действие в актерской профессии. Потому что это кошмар, когда актер спрашивает режиссера: «Что я здесь делаю?», а режиссер отвечает: «А я разве не объяснил? Вы переходите из пункта «А» в пункт «В»...

Надеюсь, что к весне, когда закончится все, что предусмотрено «сериальными» контрактами и я вернусь к театральной работе, что-то подобное состоится.

ФОТО Олега ЗОТОВА с сайта: www.eugeny-dyatlov.spb.ru

Форум » Интервью » Евгений Дятлов: «Романс нельзя просто петь...» 26.09.2008
	перенос